13 мая – девятая годовщина андижанского расстрела. В те дни Гафур Юлдашев работал корреспондентом узбекской службы Радио Свобода по Андижанской области. Он видел лужи крови на асфальте, свежие могилы и толпы беженцев в Карасу, на границе с Кыргызстаном, говорил с очевидцами, с врачами и могильщиками. Все фотографии и диктофонные записи журналиста были отобраны в милиции, но воспоминания о тех днях стереть невозможно, и «Фергана» расспросила Гафура Юлдашева о том, что он видел в Андижане в мае 2005 года.
- Так получилось, что в те дни я оказался в Праге, на стажировке. Ранним утром 13 мая раздается телефонный звонок. «Приходи срочно на работу, в Андижане бунт». Какой бунт? Примчался в офис, сразу за телефон, стал дозваниваться до Андижана. Меня увидел один из местных начальников: «Кто это?» – «Наш корреспондент по Андижанской области». – «Что он тут делает? Пусть немедленно вылетает на место!»
Мы полетели с Андреем Бабицким (корреспондент Радио Свобода), сначала до Москвы, оттуда – в Ташкент. Уже в самолете увидели газеты, в которых были фотографии вооруженных автоматами солдат на фоне андижанского хокимията, было написано про террористов. Я был в шоке. Андижан – мой родной город, у меня там семья, мама…
Когда прилетели в Ташкент, то Андрей Бабицкий забеспокоился: у меня, говорит, на лице шрам, могут подумать разное, задержать… Отдал мне свой диктофон, и мы встали в очередь на паспортный контроль. Но Бабицкого нормально пропустили, а меня попросили отойти в сторону, как только увидели в моем узбекском паспорте, что я из Андижана. У них, похоже, был приказ проверять всех андижанцев, которые возвращались домой. Начали меня допрашивать, кто я, зачем прилетел, откуда… Спасло только то, что нас встречали люди из офиса «Озодлик», они подтвердили, что я их корреспондент. Наконец, меня пропустили.
Было раннее утро 14 мая, мы решили сразу ехать в Андижан. Подошли к автостоянке, где можно было взять машину. Таксисты сначала ни в какую не хотели везти Бабицкого – он, говорят, через блок-посты не пройдет, нас остановят, проблемы будут. Иностранец, журналист… Тебя, говорят, можем взять, у тебя узбекский паспорт с андижанской пропиской, а этого – нет.
Но за двойную цену повезли.
Гафур Юлдашев, апрель 2014 г.
Не доезжая до первого блок-поста (а перед Андижаном несколько блок-постов выставили), наш таксист остановился и по-узбекски мне говорит: давай этого (кивает на Бабицкого) в грузовик пересадим, я договорился, вы только деньги дайте. И правда, рядом стоял КамАЗ, и его водитель назвал совсем небольшую сумму – мы даже удивились: такие маленькие деньги за такой риск. Бабицкий лег в кабине за шофером, КамАЗ пошел перед нашей машиной, – и так проехали.
С нами ехали трое андижанцев, которые работали в России, но срочно прилетели, как только услышали о событиях. Они согласились дать нам интервью, и мы сначала заехали к ним в Кушарек, это немного в стороне от Андижана. Как подъехали, увидели, что женщины в махалле рыдают, гул стоит, дети бегают – везде хаос, плач, крики. Нам стали рассказывать: кого-то убили, тело привезли, другие люди пропали, неизвестно, где кого искать… Мы интервью записали, поехали в Андижан.
Решили проехать к хокимияту (государственной администрации), где люди как раз собирались. Там все перекрыто было, но думаем – может, получится проскочить. И на улице Чолпан, рядом с кинотеатром, где была стрельба, увидели на тротуаре лужу крови, таксист нам показал. Хотя и дождь ночью прошел, и вроде бы следы эти замывали – все равно, кровь впиталась и не уходила. И кто-то поставил возле этого пятна бутылку с цветами. А рядом, чуть в стороне, валялся мужской ботинок. Один.
Вокруг хокимията были сложены баррикады из мешков с песком, за ними стояли вооруженные солдаты с автоматами, как на войне. С четвертого этажа администрации шел дым, там, видимо, что-то горело.
Мы поехали ко мне домой – у меня была трехкомнатная квартира в пятиэтажном доме. Входим – а в гостиной уже сидят 15-20 человек, правозащитники, оппозиционеры. Узнали, что мы приезжаем, и пришли поговорить. Мы и у них взяли интервью. Андрея Бабицкого я в гостиницу не отпустил, это было опасно, он ночевал у меня.
Ночью я услышал выстрелы. Я хотел к окну подойти, но жена закричала, чтобы я отошел, опасно. Бабицкий утром тоже сказал, что слышал стрельбу.
Утром мы поехали город осматривать. Видим – стоит солдат с оружием, возле него люди, шумят, что-то пытаются ему объяснить. Подхожу: «Что случилось?» – Старика лет восьмидесяти не пропускают, а он тут живет. Я говорю солдату: «Братишка, пропусти старика», – а он автомат вскинул: «Уходи отсюда, я стрелять буду, у меня приказ». Молодой, но очень злой был.
Но люди продолжали шуметь, и старика все-таки пропустили.
Мы узнали, что на ХБК (хлопчато-бумажный комбинат, недалеко от Андижана) идет рейд, поехали туда. Смотрим – да, солдаты с автоматами, в масках. Подхожу к одному: дайте интервью, я журналист. А он как пихнет меня: иди отсюда, а то и тебя заберем. Они там акромистов ловили.
Вечером, как стемнело, Бабицкий говорит: давай выйдем, посмотрим, что делается. Он на войне был(чеченской – ред.), не боялся ничего. Я говорю: ну, давай посмотрим. Только вышли из подъезда – солдат подходит: «Лежать!» – и автомат мне к спине приставил. Я лег, и Бабицкий лег. Так полтора часа на сырой земле, лицом вниз, и пролежали, пока две машины не подъехали. Я пытался солдату что-то объяснить: живу тут, узбек, вот мой дом, что ты делаешь, мы же мусульмане, братья, – но он не слушал ничего. «Лежать!» – и дуло автомата между лопатками.
Наконец, нас подняли, руки за спину, – и домой повели. Соседи удивились, дети – у меня четверо… Обыск стали проводить. но ничего не нашли. И по рации все время переговаривались: «Ничего нет, они журналисты» – «Тащи их сюда!» – «Да нет, они чистые! И прописка есть» – «Ищи!» И по-русски, и по-узбекски переговоры шли. Наконец, все-таки решили нас никуда не везти, дома оставили – а сами уехали.
На следующий день мы поехали в Карасу (село, через которое проходит граница Узбекистана и Кыргызстана, там скопились беженцы после Андижана, и киргизская сторона открыла границу – ред.). Тогда на узбекской стороне Карасу сожгли четыре здания: милицию, налоговую, здание ГАИ и еще какое-то. Бунт был. Я стал интервью брать у жителей, спрашиваю: зачем милицию сожгли? А они отвечают: «Зачем нам такая милиция?» – «А если у вас что-то украдут?» – «Так это милиция и ворует!»
Тогда над Карасу летали два военных больших вертолета, как в кино про войну.
Через несколько дней, когда Бабицкий уже уехал, я еще раз поехал в Карасу, там шла серьезная операция: был бунт, люди хотели перебраться в Кыргызстан. Солдат вокруг – как воды во время ливня, в воздухе – штук пять вертолетов. Я подошел к начальнику местной милиции: «Ака, дайте интервью, я журналист. Вы же жалуетесь, что у вас журналисты ничего не спрашивают». – «Пошел отсюда». Отошел, но тут на меня навалилось человек восемь, руки мне заломили, забрали фотоаппарат, диктофон. Потом вернули – но камера уже была без фотокарты, а в диктофоне стерли все записи, диск вынули. Военный мне в глаза смотрит: «Убирайся отсюда, мы тебе не гарантируем ничего», – и так грязно выругался… Мне стало очень страшно, я понял, что действительно – все может случиться.
Тогда в Андижане я позвонил своему знакомому – он оппозиционер, сейчас сидит в тюрьме, поэтому я не буду его имя называть, чтобы ему хуже не было. «Ака, – говорю, – надо помочь, кладбище найти». «Да, – отвечает, – у меня друг детства, Джурабой, он могильщик». Мы поехали в Багишамал, это в пяти-десяти километрах от Андижана. Этот Джурабой хороший был человек, простой с виду, бывший тракторист. Показал нам холм, на котором около 90 свежих могил было, на каждой – номер. И Джурабой говорит: в каждой могиле – по четыре человека лежат.
«Вы же узбеки, знаете, что нужно по одному хоронить», – я не верил. «А мы и не хотели, отказывались. И тогда они русских могильщиков пригласили, они работали. А мы все видели». – «Есть кто-то, кто может подтвердить?» – «Да».
И мы пришли в дом к одному человеку, который нам все подтвердил, и даже интервью дал. Сначала, правда, отказывался, но потом мы его упросили.
Джурабой рассказал, что иногда родственники забирали тела из могил. Как узнавали? Ехали в милицию, называли фамилию пропавшего родственника, а милиционеры искали эту фамилию в своем списке. И если находили, то называли номер могилы, где он лежит. Но на кладбище родственников сопровождал милиционер, который следил, чтобы никакую другую могилу не вскрывали.
После кладбища мы поехали в судмедэкспертизу, нас туда не пустили, угрожали, что арестуют, если мы не уберемся. Потом поехали к одному врачу в больницу, он был мой знакомый. Он рассказал, но анонимно, что было очень много раненых.
А потом мы встретились с одной женщиной, которая заходила в морг по специальному разрешению, она искала пропавшего родственника. И эта женщина рассказала нам, что в морге было невозможно дышать, тел было очень много, их складывали, как бревна, у каждого на большом пальце ноги была привязана бирка с номером, – я думаю, что так подсчитывали погибших. На одной бирке женщина увидела цифру 1019.
А вечером мне позвонил мой знакомый оппозиционер, по наводке которого мы нашли могильщика. «Гафурджон, – говорит, – Джурабоя зарезали». На следующий день я поехал к этому оппозиционеру, и он рассказал, как все было. Джурабой и еще один мужчина вышли из маршрутки, сильно ругаясь. Начали ругаться они еще в машине. На остановке стояла женщина, торговала с лотка сигаретами, сладостями, жвачкой разной. И она услышала их разговор. Мужчина спрашивал у Джурабоя: «Ты зачем на радио давал интервью?» – «Мое дело, кому и что говорить». Они ругались, ушли через дорогу, в поле, где тутовники растут. И тут женщина увидела, как мужчина ножом ударил Джурабоя. А могильщик – он здоровый был мужик – вытащил из своей груди нож и тоже ударил своего убийцу. Средь бела дня.
Я позвонил в Прагу (там находится штаб-квартира Радио Свобода). «Убили, – говорю, – этого человека, чье интервью вчера в эфир пошло». – «Срочно уезжай из Андижана!»
А мне к этому времени тоже звонили и угрожали. И я уехал.
Но в июле вернулся. В Праге мне не советовали ехать, но я объяснил: «У меня там семья, мама». Меня отпустили со словами: «Смотри сам, мы за тебя не отвечаем».
Как только я приехал, меня сразу же задержали. Я на улице брал интервью, и к нам подошли милиционеры и люди в штатском, по четыре человека на каждого задержанного, и распихали по отдельным машинам с решетками. На этих машинах нас провезли метров сто до отделения милиции, вокруг стояло много людей, милиционеры тоже выстроились в цепь, по сотруднику каждые четыре-пять метров. И нас сквозь эту цепь еще и провели – вроде как акромистов поймали.
Начальник милиции, как меня увидел, закричал: «Ты опять приехал, что ли? Зачем? Где твой автомат? Ты что, опять хочешь кровь проливать?» – «Хайрулло-ака, какой автомат? Я журналист, вот мой диктофон, проверьте». – «Если сегодня еще останешься в Андижане – все, на себя пеняй!» Четыре раза меня обыскивали, а потом выставили за дверь, но человек восемь мне еще наподдали.
Я уехал в Прагу, но нужно было вытаскивать семью, а вернуться туда я не мог. И тогда мне очень помог Азимжан Аскаров (известный киргизский правозащитник и журналист, ныне отбывающий пожизненное заключение в Бишкеке)– он сам, лично отправился в Андижан и вывез всю мою семью в Бишкек. Мы попросили убежища, с нами беседовал работник канадского посольства, который специально прилетел из Москвы, и примерно через год мы попали в Канаду.
Я сейчас уже не помню многие детали. Но мне до сих пор снятся мешки с песком, солдаты с автоматами и вертолеты над Андижаном, – и я в ужасе просыпаюсь. Я никогда не думал, что такое может случиться в моем родном городе, где я прожил почти пятьдесят лет.
Записала Мария Яновская Все статьи об Андижане-2005 читайте в специальной рубрике «Ферганы».
